На прошлой неделе – неожиданный звонок.
– Это Губенко. Приглашаю вас на спектакль.
Театров я боюсь, не хожу в них и вряд ли начну. Ехал на Таганку озадаченный. Да и название ясности не добавляло: «Концерт по случаю «конца света». Какого света? Почему концерт?
Добрые люди просветили: Таганки давным-давно две. Есть одна, либерально-гламурная. Есть другая, там вместе со своей командой окопался народный артист РСФСР, последний Министр культуры Советского Союза Николай Николаевич Губенко. Живут Таганки – стенка на стенку, подпирая друг друга локтями, и представляют два противоположных полюса нашего общественного сознания.
Первое, на что обращаешь внимание в фойе, – красный флаг. Не стыдливо собранный в узел и выцветший, не один из двадцати полосатых флагов, а натуральный такой красный флаг.
В общем здесь его не спускали. И «Концерт» – наглядное тому подтверждение.
Пересказывать сюжет не буду, сами сходите. Но если вкратце, то усилиями современной труппы (актёры играют актёров – застревающих в пробках, нервных, бедных, выпивающих) за три часа перед вами будут развернуты последние 300-400 лет отечественной истории. Точнее, что от них осталось.
Триста лет, вплотную подкатившиеся к пропасти, которая вот-вот поглотит и Пушкина, и Курчатова, и Блока, и Гагарина, и Рождественского, и Берг- гольц, и Менделеева, и Минина с Пожарским, и Гапона с Николаем, и Горбачева с Березовским. Всех. Ничего не останется.
Это пропасть забвения, пропасть деградации, разверзающаяся там, где на Вечном Огне жарят яичницу, а у Родины-Матери танцуют твёрк.
По всем канонам современного искусства спектакль поддерживается видеоинсталляциями. На экране сменяют друг друга фрагменты кинохроники, ютубовских роликов, телевизионных новостей.
Сценарист ломает тумблер, постоянно миксует прошлое с настоящим, великое вчера с ничтожным сегодня.
– Я вас любил, любовь еще быть может...
– Вот опять уходит тёлка от меня, от меня. Потому что нету денег ни рубля, ни рубля.
Нахрапистый «герой нашего времени» снова и снова выпинывает со сцены «героев былых времен». В какой-то момент противопоставление превращается в настоящую пытку. Тот, кто сочинял «Концерт», знал, куда бить.
Вот Маяковский.
А вот шабаш олигархов на «Авроре».
Вот Есенин. Вот Горький.
А вот Прохоров. Вот Клебанов. Вот Матвиенко. Вот вьется вокруг них пишущая и снимающая обслуга. Да, ведь это не на Крейсере танец. Это танец на чьей-то спине!
– Вы не память о Революции оскорбили. Вы же в детство мое наплевали...
И звонко из темноты: «Дремлет притихший северный город.»
Кровавое воскресенье.
Октябрь 93-го.
Чечня.
Дирижирующий Ельцин.
Прощание с Лениным.
12 апреля и 9-е Мая.
Блокада Ленинграда.
Похороны Сталина.
Семибанкирщина.
Семибоярщина.
Вставание с колен.
Сидел я слегка обалдевшим. Не мог поверить. Центр Москвы. Тут же кругом теперь Гоголь-центр шаговой доступности. Садовое Кольцо. Эксклюзивная плитка. 200 рублей в час за парковку и колокольный звон вперемешку со звоном ресторанного фарфора.
И среди всего этого не просто красный флаг торчит. Тут целый агитационный бронепоезд катается!
О Ленине – гордо.
О Сталине – с придыханием.
О Страстотерпце – презрительно, как заслуживает, не по-поклонски.
Об олигархах и нынешних управителях – только что не матом.
– Где ты, где ты, «Аврора», почему молчишь?
...В один момент по сцене проплывают флаги всех союзных республик, а за ними – на роликовых коньках замешкавшийся флаг ДНР. Вы же хотели новаторства? Вот вам новаторство...
С ужасом ждал окончания. Казалось, вся гламурная, золотопогонная, хрустящая бургерами и дореволюционными булками Москва обрушится на невысокого седого человека, который рискнул учинить здесь такое. А он, выдохнув из себя известный (впрочем, всё менее известный) гоголевский монолог, уронил голову в поклоне...
Сейчас, сейчас ему конец! Его должны освистать, заулюлюкать, раздавить высокомерной тишиной и неловким кашлем.
Ну в самом деле, кто здесь будет аплодировать Губенко?
Кому понятны эти упрямые могикане, вцепившиеся в свой несуществующий флаг, под каждой кроватью готовые разглядеть Аллена Даллеса, Мадлен Олбрайт и ненавистное ЦРУ. Какая, к чертовой матери, Аврора?!
Стоячая овация. Семьсот человек. Я озирался, изучал соседей, и было мне, товарищи, странно. И было мне чудно. И видел я распухшие глаза студентов, играющие желваками лица стариков.
«Концерт» состоялся. «Конец света», судя по всему, переносится.
К. Сёмин,
журналист