Неизвестные документы и рукописи из фонда № 2207 Российского государственного архива литературы и искусства
Мокрый снег в лицо. У метро мерзнут девочки с рекламными листочками. Я иду в РГАЛИ коротким маршрутом, через дворы, чтобы еще раз взять в руки записные книжки фронтового поэта Семена Гудзенко. Чтобы опять провалиться в 1941 год.
Последнее издание Гудзенко вышло четверть века назад, еще в советское время, но найти его книги не так уж трудно. И, наверное, те же строки стихов, что я медленно, а порой и мучительно, разбираю в архиве, я мог бы спокойно прочитать вечером на диване или в Интернете.
Но вот отчего-то мне очень важно увидеть почерк человека, написавшего: «Когда на смерть идут — поют, а перед этим — можно плакать...».
Мне для чего-то необходимо увидеть не в книге, а нацарапанное карандашом у костра: «Мы воду дымную хлебали из почерневших котелков...»
Записная книжка девятнадцатилетнего студента ИФЛИ Гудзенко. Одна из его последних предвоенных записей (19 июня 1941): «В Москве светает... Звезды косяком идут...».
Через несколько недель после начала войны Гудзенко записался добровольцем в ОМСБОН — Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Отбирали в это подразделение прежде всего спортсменов, причем такого уровня, как братья Знаменские. Как же туда попал 19-летний студент второго курса литфака Гудзенко? Объяснение простое: при отборе ценилась не только физическая подготовка, но и психологическая устойчивость, творческий склад ума, способность быстро принимать решения, знание языков, коммуникабельность. Все это было у Гудзенко.
Бригада формировалась для разведывательных и диверсионных действий. Это было совершенно новое для нашей армии элитное подразделение. Поэтому Гудзенко можно по праву назвать первым поэтом советского спецназа.
Уже в ноябре 1941-го омсбоновцев небольшими отрядами забрасывали на оккупированную территорию. Отряды состояли только из добровольцев, связанных крепкой дружбой. В боевой обстановке важно было понимать друг друга без слов. Переходили линию фронта на лыжах, каждый тащил за спиной пятнадцать килограммов взрывчатки. Подрывали мосты, минировали шоссейные и железные дороги, забрасывали гранатами немецкие штабы.
2 февраля 1942 года Гудзенко был ранен в живот осколком мины. Кто-то из друзей потом заметит: «пушкинское ранение». Семен выжил, но был признан негодным к строевой. С июня 1942-го он служил в редакции газеты ОМСБОНа «Победа за нами».
В 1943 году ОМСБОН переформировали, и Гудзенко перевели в газету 2-го Украинского фронта «Суворовский натиск». Прошел Карпаты и Венгрию. Победу он встретил в Будапеште. Из наградного листа, датированного 12 мая 1945 года:
«Красноармеец — поэт Гудзенко С.П. принимал активное участие в освещении штурма Будапешта, находясь постоянно в штурмующих подразделениях, корреспондируя не только в газету «Суворовский натиск», но и в центральную прессу. Талантливый поэт, чьи стихи пользуются исключительным успехом среди солдат и офицеров фронта, он выполнял любые задания редакции, писал очерки о героях фронта, зарисовки, организовывал военкоровский материал, создавал актив вокруг газеты.
Будучи сам солдатом — первое время участвовал в войне как десантник в тылу врага, дважды ранен, — хорошо знает жизнь солдата. Поэтому его стихи и очерки правдиво отражали жизнь людей переднего края, воспитывали в бойцах и офицерах любовь к Родине, ненависть к врагу, поднимали наступательный порыв.
Красноармеец Гудзенко С.П. достоин награждения орденом Отечественной войны II степени».
А до этого у него были две награды: орден «Красной Звезды» и медаль «За оборону Москвы».
Семен Петрович Гудзенко умер в феврале 1953-го. Ему было тридцать лет. Сбылось написанное им в 1946-м: «Мы не от старости умрем, — от старых ран умрем...» Но сказалось не только ранение, но и тяжелая травма головы, полученная Семеном в мае 1942-го в центре Москвы (поэта сбила машина около печально известного здания на Лубянке)...
Неоконченные стихи из фронтовых блокнотов
НАСТУПЛЕНИЕ
Великая страна
не встанет на колени.
Из русских никогда
не сделаешь рабов.
Мы верили всегда:
начнется наступленье,
врагу не унести
завшивевших голов.
Под Клином на снегу
валяются останки,
окоченевших псов
везде громит народ.
Мы ждали этот час,
когда помчатся танки,
когда бойцы пойдут,
кроша врагов, вперед.
Пусть впереди нас ждут
тяжелые сраженья,
суровые ветра,
глубокие снега,
но началось уже
такое наступленье,
в котором навсегда
мы разобьем врага.
10.12.1941
СОЛДАТСКИЙ РОМАНС
Меня весною ранней
отсюда не зови,
я здесь в атаке ранен
на подступах к любви.
На этих тихих склонах,
у жаркого огня,
в штрафной отряд влюбленных
зачислили меня.
И каждый день с повинной
я к милой приходил,
но неприступна Нина
и штатский ей не мил.
Но вот уже солдатом
дорога привела,
здесь милая когда-то
и гордая жила.
Но нет ее на кручах,
в тоске шумит ковыль.
Увез один поручик
ее за сотню миль.
Пусть двести или триста,
объеду целый мир,
найду вас, ненавистный,
мой милый командир.
1945
Безногие —без ног,
безрукие — без рук.
В городе Мадьяроваре
наскочил на мину друг.
Я один.
И быть бездругим
- это хуже, чем безруким.
1945
Из писем матери
«Служу в Особом отряде...»
С. Гудзенко родился в Киеве 5 марта 1922 года. Мать дала сыну изысканное имя Сарио. Дома, во дворе и потом в школе все звали мальчика Сариком. Семёном он стал в сорок третьем году, решив, что у поэта-фронтовика имя должно быть под стать суровой эпохе. Сарио звучало как-то опереточно, Сарик — по-детски, Семён — то, что надо: весомо, по-мужски. Но в письмах матери Сльге Исаевне он по-прежнему подписывался детским именем Сарик.
10.12.41 г.
Дорогая мама, я жив-здоров. У меня все по-старому. Пришли свой точный адрес. Я в Москве. Адрес мой: ППС 188, п/я 02. Рота 1-я. Пиши мне чаще.
Целую крепко! Сарик.
14.02.42 г.
Дорогая мамочка! Я жив и здоров. Временно я из Москвы выезжал. Так что твои письма уже месяц не читал. Сейчас я легко ранен и деньков через 7—8 снова таким же, как прежде, приеду в Москву. Сейчас я в госпитале в Рязанской обл. Письма твои меня здесь не застанут, так что пиши по старому адресу.
27.02.42 г.
Дорогая мамочка! Телеграммы сегодня получил. Я жив, здоров. Все у меня в полном порядке. Ранен я был в живот. Касательное ранение только мягких тканей. Рана небольшая 1x5. <...>
Мамочка, ты меня поймешь, если я не буду описывать тебе всех и всяких подробностей. Настроение хорошее и бодрое. Сейчас много читаю. Хоть на 1/100 наверстываю упущенное. Мамочка, жду твоего письма. Если оно меня здесь не застанет, оставляю адрес куда его переслать: ст. Шилово Рязанской обл., п/я 5, корп.1.
Целую крепко-крепко.
Сарик.
01.05.42 г.
Дорогая мама! Письмо твое получил. Признаюсь, я очень беспокоился о твоем благополучии. Если бы еще один день без вестей, телеграфировал бы в Петровск. Мамочка, я жив и абсолютно здоров. Нахожусь по-прежнему в своей части, в Особых войсках НКВД. Нахожусь среди своих товарищей, среди которых много студентов ИФЛИ. Многих друзей нет уже. Они или погибли или в командировках. Часто бываю в своем институте. 28-го был на Первомайском вечере. Мамочка, еще раз пишу: обо мне не волнуйся. Рана совсем зажила. Внутренности совершенно не задеты. Чувствую себя крепким и здоровым. Сталин сегодня приказал в 1942 г. окончательно разгромить стервецов. Выполним.
Привет родным.
Целую тебя крепко-крепко!
Сарик.
Если буду уезжать, сообщу. Выгляжу я хорошо. Загорел.
15.11.42 г.
Дорогая мамочка! Наконец-то я получил от тебя весть. Ты представляешь себе мое ощущение, когда я получил обратно свое письмо со страшной припиской: «адресат выбыл». Мамочка дорогая, мне очень тяжело читать письмо твое. На старости лет ты странствуешь: Киев—Волга—Сибирь. Тяжело не только за тебя, но и за всю Россию. И письмо твое, и образ твой, с мешком за плечами — это так матерински, так все и у всех.
Целую очень, очень крепко.
Твой сын Сарик.
Д. Шеваров