Поэты не гибнут, а гаснут как Солнце. Медленно-медленно. Гаснут, как Солнце…
Эти строки польского поэта-фронтовика В. Озга-Михальского наверное лучший эпиграф к творчеству поэтов всех наций, погибших в годы Великой Отечественной. Но в прошлый раз («Искра правды», № 21) мы «путешествовали» по творчеству поэтов, прошедших войну и вернувшихся живыми или ранеными. По творчеству наших советских поэтов.
Сегодня – поэтическое слово тем, кто не вернулся с войны. А их 48 – советских поэтов, отдавших свои жизни за правое дело Родины и успевших между боями написать хоть несколько стихов. А сколько талантов, так и не раскрывшись, ушло от нас. И не только в литературе или искусстве, но и в других науках и делах, – неизвестно.
Конечно, по своему складу души и характеру поэты не созданы для войны. Но в годину опасности грозной они встали на защиту своей матери-Родины не только со своим разящим оружием – словом, но и с автоматом в руках. Они погибли, доказав любовь к Родине, о которой слагали стихи и песни до войны.
Не будем перечислять имена всех 48 погибших поэтов. Большинство из них ушли совсем юными, до 20 лет или чуть старше, и поэтому трудно предугадать, кто же из них стал бы впоследствии талантливее. Не будем рассказывать и их биографии. Учился в школе, был или не был комсомольцем или коммунистом. Любил или не успел влюбиться. И пусть не блещут некоторые из стихов поэтической рифмой и формой – некогда было оттачивать – но зато сколько в них душевного волнения, чувств, переживаний и гнева на врага-супостата!
Так кто же они, погибшие советские поэты, лежащие в темноте братских могил от Волги до Берлина?
Это кумир московских девушек, красавец-лирик Иосиф Уткин, стремительный, нетерпеливый Джек Алтаузен, статный моряк-подводник Алеша Лебедев – талантливый поэт, настоящий человек и замечательный товарищ. Это сын известного комсомольского поэта 20-х годов ХХ века Эдуарда Багрицкого – Всеволод Багрицкий. Это погибший под Ленинградом Георгий Суворов.
Здесь представители многих национальностей нашей огромной державы – Советского Союза: легендарный сын татарского народа Муса Джалиль, литовец Витаутас Монтвила, грузин Мирза Головани, евреи Елена Ширман и Павел Коган…
«Я – поэт, этим и интересен», – отвечал когда-то журналистам о своей биографии знаменитый Владимир Маяковский. «Моя биография – в моих стихах. Читайте их внимательно», – вторил ему Сергей Есенин.
Так чем же интересны наши погибшие поэты? Итак, если коротко: 26 февраля 1942 года погибает на поле боя под Ленинградом 20-летний Всеволод Багрицкий. Друзья вырезали на сосне у его могилы четверостишие Марины Цветаевой:
Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли:
Мне так не хотелось в землю
С родимой моей земли.
А вот довоенные строчки поэта:
Ты помнишь дачу и качели
Меж двух высоких тополей,
Как мы взлетали и немели
И удержавшись еле-еле
Смеялись, а потом сидели
В уютной комнате твоей?
…Так пахло бабушкой и мамой…
И вот он уже солдат-защитник своего родного города Одессы:
…Одесса, город мой!
Мы не сдадим тебя!
Пусть рушатся дома в огне пожарищ
Пусть смерть бредет по улицам твоим.
Пусть жжет глаза горячий черный дым,
Пусть пахнет хлеб теплом пороховым,
Одесса, город мой,
мой спутник и товарищ,
Тебя мы не сдадим!
Одессу после многих дней обороны пришлось сдать. Войсковую часть Всеволода перебросили на защиту Ленинграда. Когда-то его отец, комсомольский поэт Эдуард Багрицкий, писал о погибших героях гражданской войны:
Их нежные кости сосала грязь,
Над ними захлопывались рвы,
И надпись на приговоре вилась
Струей из простреленной головы.
О мать-революция! Нелегка
Штыка трехгранная откровенность...
Через 25 лет его сыну пришлось сложить свои «нежные кости» в войне с немецкими фашистами.
11 августа 1943 года в бою за Гнездиловскую высоту в районе Смоленск-Ельня поднимает в атаку морских пехотинцев старший сержант Борис Богатков. Бой еще не окончен, командир погиб, высоту его ребята взяли. Но нет командира, поэта, бывшего проходчика Московского метро и студента вечернего отделения Московского литинститута. Гитлер продолжал захватывать в Европе одну страну за другой. Война приближалась к границе СССР. Как и многие, Богатков готовился к защите Родины:
Новый чемодан длиной в полметра,
Кружка, ложка, ножик, котелок…
Я заранее припас все это,
Чтоб явиться по повестке в срок.
Как я ждал ее! И наконец-то
Вот она, желанная, в руках!
…Пролетело, отшумело детство
В школах, в пионерских лагерях.
Молодость девичьими руками
Обнимала и ласкала нас.
Молодость холодными штыками
Засверкала на фронтах сейчас….
В 1945 году, пройдя военнопленным сквозь ад фашистских лагерей, погибает несломленный духовно и морально арестант под номером 125530 Дмитрий Вакаров. Еще за два года до войны 18-летним юношей, обращаясь к будущим врагам Родины, он пророчески писал:
Ты пьешь вино, я воду пью.
Ты пьешь коньяк, я горечь пью.
Что хвалишь ты, то я браню,
Ты продал честь, я честь храню.
Ты любишь чин, я труд люблю
Ты деньги любишь, я жизнь люблю.
Ты любишь кнут, ты бьешь кнутом.
Я правдой бью, я бью пером.
Я на тебя недаром злюсь:
Однажды я с тобой столкнусь.
И действительно, Дмитрию Вакарову вскоре пришлось столкнуться с врагом и погибнуть в застенках гестапо в самом конце войны.
19 июля 1942 года в районе Новочеркасска Ростовской области был сбит штурмовик. Вместе с ним зарылся в землю стрелок-радист Леонид Вилкомир. Он мог бы не лететь в этот день, так как был утвержден военным корреспондентом. Но со своей настойчивостью дошел до командующего авиацией фронта, добился разрешения, взлетел в последний раз и… погиб. До войны Леонид Вилкомир работал на гигантских стройках Урала и Сибири. Об этом писал в своих стихах:
…Чуть-чуть недоспать,
чуть-чуть недоесть,
Но чтобы в руках гудело.
Это самое что ни на есть
Мое настоящее дело.
Как радостно видеть готовый пролет,
Первой вагранки литье,
И чувствовать, что ежедневно растет
Настоящее дело мое.
(Нижний Тагил, 1936 год)
А вот еще такой стих:
Жизнь моя не повторится дважды,
Жизнь не песня, чтобы снова спеть.
Так или иначе, но однажды
Мне придется тоже умереть.
Как бы я не прожил свои годы,
Я прошу у жизни: подари
Вкус воды и запах непогоды,
Цвет звезды и первый взлет зари.
Пусть и счастье не проходит мимо,
Не жалея самых светлых чувств,
Если смерть и впрямь не отвратима,
Как я жить и думать разучусь?
И последнее стихотворение поэта:
Мы ели хлеб и пили воду,
Не до веселья было нам.
Мы покоряли непогоду,
Считая годы по зубам.
Я сохраню былую ярость,
Войдя к потомкам по утру.
У них, как памятник, состарюсь,
Как память сдам, но не умру.
Леонид Вилкомир не успел состариться, но и не умер: разве могут умереть такие стихи? А если живы стихи, значит жив и сам поэт, просто уехал не надолго – в горячую точку планеты.
В 1944 году погибает молодой грузинский поэт Мирза Геловани. Но незадолго перед этим они с одним русским товарищем (фамилия не известна) пошли в разведку. Собрали нужные сведения о дислокации врага. Теперь срочно в часть.
Обходить ущелье далеко, разведданные могут устареть, а рация вышла из строя. Напарник пошел на отчаянный шаг – решил перепрыгнуть в одном месте узкую пропасть. С разбегу прыгнул и – сорвался. Мирза Геловани, выполнив задание, вернулся на дно ущелья, но нашел лишь бездыханное тело. В память о друге поэт между боями сочинил поэму. Вот отрывок из нее:
…И стынет ночь, потерянная богом,
Метелью с неба звезды сметены,
И смельчаку в пути его далеком
Не видно ни дороги, ни луны.
За ворот рвется бесноватый ветер,-
Согреться хочет на его груди.
Как холодно… Как холодно на свете,
И только мрак и вихри впереди…
И там, где слабых остановит робость,
Где солнце зажигает новый день,
С короткого разбега через пропасть
Метнулась человеческая тень…
Кричи, зови. Но кто придет на помощь?
Плывет, как вечность, время до утра,
В лицо швыряет горсти снега полночь-
Февраль, февраль, бездомные ветра.
…Стихает ветер, вьюга замирает,
Вершины гор все четче и белей.
А под скалою воин умирает,
И шорох губ все глуше и слабей…
Так погибает товарищ по разведке, а за несколько дней до своей гибели поэт, отдав стихи в дивизионную газету, записал в походном дневнике:
…Кругом война. Пурга.
И обе кончиться должны.
Метет… Не канули в снега
Такой пурги, такой войны?
И что-то не к добру болит
Сегодня сердце у меня…
В феврале 1945 года под Кенигсбергом (ныне Калининград) погибает офицер-сапер башкирский поэт Фатых Карим. Наверное, какие-то недруги еще на гражданке достали парня, и вот его жесткая отповедь в стихах:
Хочу схватить я землю, как арбуз,
И, раскроив продольно, пополам,
Ударить полушариями, чтоб
В одну помойку ссыпался весь хлам.
Собрать бы мне на площади большой
Всех подхалимов и клеветников,
Тупым ножом отрезать языки
И бросить их голодной своре псов.
А кто из нас, дорогие мои читатели, не встречал таких по жизни? Да уж кого-кого, а подхалимов, лизоблюдов и клеветников-кляузников хватало во все времена. Были они, увы, и у Сталина. Кто-то сказал, что в культе личности и злоупотреблениях сам он виноват лишь вполовину, а другая половина вины – на совести этих самых подхалимов и карьеристов. Наверное с этим нельзя не согласиться. Хотя и половина – непозволительна для первого лица в государстве. Но попробуйте раскусить кто перед вами: честный сподвижник или…тонкий артист-подхалим?
…А Фатых Карим не такой уж свирепый был мужик, как вам показалось: сравните предыдущий стих вот с этим:
Не повторяй – «люблю… люблю…».
Признания – пустяк.
А сердце первую любовь
Почувствует и так.
Ты даже не заметишь сам,
Опомнясь лишь потом,
Как губы сблизятся твои
С ее безмолвным ртом.
А вот и последние строки – предчувствия поэта:
Пишу перед началом боя,
Заговорят орудия сейчас.
И может быть на солнце золотое
Сегодня я гляжу в последний раз…
В самом начале войны падает под пулями пограничник – абхазский поэт Леварса Квициния, только что успевший написать и отправить матери письмо, ставшее последним:
Ты хлопотливо ходишь по двору
Или грустишь, лишась покоя, мама?
Ты в полдень, перед сном и поутру
Все сына ждешь с тоскою, мама?
Цвела ли вишня посреди двора,
Где мы сидели каждый вечер, мама?
А кипарис у дома – все с утра
С ним спорит говорливый ветер, мама?
Взгляни: с портрета в комнате моей
Твой сын по-прежнему смеется, мама!
Ты не горюй о нем и слез не лей –
С победой он к тебе вернется, мама!
Но сын так и не вернулся, не привел в дом невесту и не подарил маме внуков. А мама – как мама – ждала сына до последнего вздоха на этом свете. А уходя в вечность, наверное, подумала: встречу сыночка в мире ином.
В июне 1942 года под Ленинградом тяжелораненым попал в плен известный еще до войны татарский поэт Муса Джалиль. В концлагере в Германии он вел активную работу среди пленных татар организованного немцами батальона для войны против Красной Армии и успешно развалил его. Тогда его перевели в известную в Берлине тюрьму Моабит, в камеру-одиночку. Там он и написал цикл стихов под названием «Моабитская тетрадь», которую успел передать одному из узников, бельгийскому антифашисту, а тот отдал после освобождения Берлина и заключенных тетрадь в советское консульство. Казнили поэта в конце 1944 года. Позднее за стойкость и мужество в плену ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Избитый, израненный, поэт находит в себе силы не только писать о войне, но и с юмором о своей молодости и довоенной жизни. Сборники его стихов легко можно найти в библиотеках. Поэтому почитайте, уважаемые читатели, юмор великого узника тюрьмы «Моабит».
Беда
– Есть женщина в мире одна.
Мне больше, чем все, она нравится.
Весь мир бы пленила она,
Да замужем эта красавица.
– А в мужа она влюблена?
– Как в черта – скажу я уверенно.
– Ну ежели так, старина,
Надежда твоя не потеряна!
Пускай поспешит развестись,
Пока ее жизнь не погублена.
А ты если холост, женись
И будь неразлучен с возлюбленной.
..Эх братец, на месте твоем
Я мог бы сказать то же самое…
Но знаешь, беда моя в том,
Что эта «злодейка» – жена моя!..
Такой вот диалог вспомнил поэт из своей довоенной мирной жизни, одним из действующих лиц которого был он сам, влюбленный по уши в свою своенравную рыжую «бестию»-красавицу. О ней же и ей же он посвятил еще одно стихотворение о первом знакомстве с будущей женой в далекой их юности:
Простуженная любовь
Влюбился я. Давно случилось это –
В былые годы юности моей.
Любви цветок, как говорят поэты,
Раскрылся даже в стужу зимних дней.
И вдруг судьба послала наказанье:
Я насморк на морозе получил.
Но к девушке любимой на свиданье
К назначенному часу поспешил.
Сидим вдвоем, ищу платок в кармане
И как назло, не нахожу его.
Кружится голова в сплошном тумане,
Течет ручей из носа моего.
Я духом пал: как поступить – не знаю
Язык не произносит нужных слов.
С трудом шепчу:
«Люблю тебя, родная»…
А сам чихаю и чихаю вновь.
Какой позор! Не в силах передаться
Все то, что было в памятной ночи,
Дивчину заключив в объятья,
Я повторял: «Апчхи…тебя…апчхи!»
В смешные рассуждения пускался,
С ее руками я свои сомкнул,
Неосторожно вдруг расхохотался
И на нее, на милую, чихнул.
От гнева вспыхнуло лицо любимой.
Она платком закрылась. Понял я,
Что лучшие деньки невозвратимы,
Что лопнет, как пузырь, любовь моя.
Не плача, не смеясь, она сказала –
И всколыхнулась боль в моей груди:
«Молокосос! Ты нос утри сначала!...
Ко мне на километр не подходи!»
…И вот я коротаю старость на чужбине,
Года промчались, жар остыл в крови.
Эх дайте ту, простуженную, ныне
Тоскую даже по такой любви!
А стихотворение «Варварство» стало Гимном Поэту:
Они их собрали, спокойно до боли,
Детишек и женщин… и выгнали в поле.
И яму себе эти женщины рыли.
Фашисты стояли, смотрели, шутили…
Затем возле ямы поставили в ряд
Измученных женщин и хилых ребят.
Поднялся наверх хищноносый майор,
На этих людей посмотрел он в упор.
А день был дождливый,
Касалися луга свинцовые тучи,
Толкая друг друга.
Своими ушами я слышал тогда,
Как реки рыдали, как выла вода…
Кричали ручьи, словно малые дети…
Я этого дня не забуду до смерти.
И солнце сквозь тучи (я видел все это!)
Рыдая, ласкало детей своим светом.
…Но звук автомата
сумел вдруг прервать
Проклятье, что бросила извергам мать!
У сына дрожали ручонки и губки.
Он плакал в подол ее выцветшей юбки.
Всю душу ее на куски разрывая,
Сын будто кричал, уже все понимая:
«Стреляют! Укрой!
Не хочу умирать!»
Нагнувшись, взяла его не руки мать,
Прижала к груди:
«Ну не бойся, сейчас
Не будет на свете,
мой маленький, нас…
Нет, больно не будет…
мгновенная смерть…
Закрой только глазки, не надо смотреть.
А то палачи закопают живьем
Нет, лучше от пули мы вместе умрем».
Он глазки закрыл, пуля в шею вошла…
Вдруг молния два осветила ствола
И лица упавших белее, чем мел…
И ветер вдруг взвизгнул,
и гром загремел.
Пусть стонет земля,
Пусть рыдает крича;
Как магма, слеза
Будет пусть горяча.
Планета, живёшь миллионы ты лет,
Лесам и озёрам числа твоим нет,
Но видела ль ты хоть единственный раз,
Позорнее случай, чем тот, что сейчас?
Страна моя, правда на знамени алом,
Омыто слезами то знамя немало:
Огнями той правды, гони палачей,
За детскую кровь и за кровь матерей!
Когда читаю это стихотворение, я всегда плачу... И мне хочется кричать: «Люди! Очнитесь! Цените то, что у вас есть! Не создавайте себе лишних проблем! Живите, любите, трудитесь и тогда не будет обидно за бесцельно прожитые годы!»
Подготовил М. Аленкин,
пос. Нижнегорский